О поисках идеологии современного российского общества, тоске по утраченному, патриотизме и о том, чем музей похож на стадион, корреспонденту «Фонтанки», рассказал ректор Восточно-Европейского института психоанализа доктор психологических наук, профессор Михаил Решетников.
В российском обществе раскол. Причем люди разбиваются на лагеря из-за всего – от отношения к религии до восприятия культуры, как было с «Левиафаном» и «Тангейзером». Теперь – выставка Серова. Кто-то проводит аналогию со стоянием к поясу Богородицы, кто-то видит тоску по утраченной России, кто-то – моду на культуру, кто-то – спланированную показательную акцию «Народ, у которого культурный голод сильнее физиологического, не сломить».
— Как бы вы прокомментировали то, что произошло на Крымском Валу?
– Не буду говорить о расколе, да и в тоске по утраченной России подозревать тех, кто ее никогда не видел, не стал бы. А вот тоска по реализму после пресыщения изысками модернизма и постмодерна, особенно с неким креном в эстетику зла, в обществе явно присутствует. Я бы вообще не стал искать здесь политическую подоплеку.
– Если так сильна тоска по прекрасному, почему не ходить каждый день в музеи? Зачем стоять полдня на морозе и ломать двери? То есть вы полагаете, очередь на Серова – от любви к искусству?
– Человек – существо социальное, а это определение подразумевает множество характеристик, в том числе склонность к заражению эмоциями и поступками, включая потребность к разделению тех или иных массовых порывов и склонность к «подключению» к эмоционально заразительным действам. Для чего люди ходят на стадионы, где шайбу порой вообще не видно? Для подключения к одновременно испытываемым эмоциям. Маяковский, правда по другому поводу, сказал об этом чувстве очень ярко: «Я счастлив, что я этой силы частица, что общие даже слезы из глаз». Любые человеческие эмоции требуют публичности, и позитивные, и негативные, что свадьбы, что похороны.
– Да, но сценарий свадеб и похорон так же регламентирован, как и поход в музей. Если бы дверь вышибли фанаты, стоявшие на матч, – это одно. Но в Москве все же другой случай…
– Когда любой человек оказывается в толпе, он начинает действовать совсем не так, как до этого, не так, как другие от него ожидали или он сам ожидал от себя. В любой толпе происходит интеллектуальное снижение, даже в высокообразованной и культурной. Человек как бы спускается на несколько ступенек вниз по лестнице цивилизации. Избегайте толп. Любых – и в музеях, и на Поклонной, и на стадионах…
– А митинги, скажем, Болотная, проспект Сахарова…
– Я противник любых толп, хоть на Болотной, хоть на проспекте Сахарова. В толпе начинают действовать качественно иные психологические механизмы. Клетки тела в своем единстве создают новое качество – целый организм, так и толпа уже не сводима к составляющим ее отдельным личностям. В толпе резко возрастает внушаемость, психическая заражаемость, агрессивность, появляется ощущение силы и вседозволенности, и одновременно снижается критичность восприятия. О внушаемости: как врачу, мне хорошо известно, что гипнотизировать двух человек гораздо легче, чем одного, десять – совсем просто. А тысячу… дайте специально подготовленный текст любому человеку с хорошо поставленным голосом – и весь стадион будет у ваших ног. Обращали внимание: кто-то в партере покашлял, и покашливание покатилось по рядам? Особенно заразительны те эмоции, к которым есть готовность. Трудно заставить рыдать аудиторию на концерте Жванецкого или развеселить анекдотом похоронную процессию. Кроме того, толпа всегда жаждет лидера. Причем не важно, какого. Главное – он должен быть эмоционально заразительным. И если такой появляется, толпа становится раболепно послушной. Сейчас у социума особых причин для положительных эмоций не так уж много. Значит, «новоявленные лидеры» будут стимулировать негативизм, а это контрпродуктивно. Это не поиск выхода, а выпуск пара, приобретение личной известности популистского толка. Еще раз повторю про интеллектуальное и культурное снижение – и как следствие – разгул эмоций, разбитые витрины, поджог автомобилей, подхватывание лозунгов о том, кого нужно бить в первую очередь… Может ли нормальный человек думать, что это и есть то, что поможет нам преодолеть ту или иную кризисную ситуацию? И еще об одном качестве толпы – коллективной безответственности: что бы толпа ни натворила, каждый ее член потом говорит: «Это не я!» или «Это мы все».
– Вы сказали, не стоит подозревать в тоске по утраченной Росси тех, кто ее не видел. Если не тоской или мечтой, то чем можно объяснить идеализацию далекого прошлого?
– Тосковать можно по известному. А здесь, вы правы, речь скорее о мечте, несбыточной или несбывшейся, которая проецируется в прошлое. Это плохо. Мечты должны проецироваться в будущее. Это недоработка государственной идеологии.
– В чем суть государственной идеологии?
– В отличие от того, что пишут в учебниках, главная задача идеологии – это создание объяснительной системы, понятной всем гражданам. Вторая ее функция – сглаживание противоречий, неизбежных в любом обществе. Идеологию нельзя навязать или заказать под какую-то конкретную персону или под ту или иную модель власти. Идеология рождается из талантливого предвосхищения, подхватывания и вдохновенного обрамления идей, которые сами по себе существуют в обществе. Как это сделал в свое время, безусловно, талантливый, но злой гений В.И. Ленин.
– Как вы считаете, что в современной России может купировать идеологический раскол? И к чему может привести навязывание идеологии и религии?
– Религия – это особый вопрос. В психологии существует такое понятие, как период манифестации тех или иных способностей и склонностей детей. Например, склонность рисовать в индивидуальной истории развития почти у всех детей проявляется в 4 – 6 лет. И если кто-то хорошо подготовленный к таким оценочным суждениям заметит, что ребенок рисует не так, как все, а намного талантливее и своеобразнее, а кто-то другой – терпеливый и искусный – начнет развивать проявившиеся у этого ребенка задатки и склонности, то в перспективе может появиться выдающийся художник. А если никто не заметит, эти способности ребенка к 8 – 10 годам полностью исчезнут, причем навсегда. Это пример. А теперь перенесем это на социум. Опыт предшествующих поколений и катаклизмов свидетельствует, что и в истории человечества есть аналогичные периоды манифестации различных способностей и других социальных феноменов (включая феномен веры). Если эти феномены после их первого (как правило, высокоэмоционального и высокодуховного) проявления действуют непрерывно, постоянно поддерживаются, оберегаются и развиваются, то эти феномены могут существовать бесконечно долго – столетия и тысячелетия. А если непрерывность нарушается, они могут исчезнуть навсегда. Сейчас почти исчезла традиция рыцарства, преклонения перед женщиной, баллад о Прекрасной даме и много еще чего. Думаю, к таким же исчезающим феноменам можно было бы отнести и религию. Она сохранилась в форме неких оболочек, фиксированных дат и ритуальных действий, но истинной веры осталось не так много.
Религия в качестве «скреп», безусловно, может существовать. Тому пример и сунниты, и шииты, да и наши староверы. Но для этого требуется крепость и непоколебимость веры. У нас, к сожалению, самая мощная «конфессия» – это атеисты. А как вы, вероятно, помните, если Бога нет, то позволено все…
– Сегодня такое базовое понятие, как «патриотизм», получает новые смыслы. Нередко патриотизм путают с ура-патриотизмом. А формулировка: «Тот, кто растит своих детей в патриотическом настрое, дает другим в руки пульт управления этими детьми», увы, многим близка. О чем говорят попытки переложить морально-этический фундамент, и можно ли его перекладывать?
– Вся проблема как раз и состоит в том, что переложить (точнее – заложить иной) морально-этический фундамент у сформировавшейся личности практически невозможно. Мы в постперестроечный период долго и методично оплевывали свою историю. Все цари у нас были подонками, тиранами и алкоголиками, вообще не думающими о народе. В советское время вообще существовали только безвольные раздавленные массы рабочих и крестьян, а также стукачи и двуличные зажравшиеся партийные боссы. А это не так. Были и просвещенные государи, и преданные стране и предельно честные коммунисты. Но в результате этой длительно проводимой политики родившимся в 1980–1990-х просто не на что опереться. Каждый ребенок хотел бы гордиться своими родителями, а каждое новое поколение – своими предшественниками и предками. Тогда патриотизм становится естественным состоянием души каждого отдельного человека и социума в целом. Это дает каждому ощущение: «Я не безродный – за мной десятки поколений достойных людей, которые, преодолевая немыслимые трудности, строили и укрепляли наш общий дом – мою страну!» Несмотря на определенный негативизм в отношении советского периода, думаю, нужно не только признать, а постоянно напоминать, что это был период массового героизма и самоотдачи, великих побед и достижений, и не Ленина – Сталина, а нашего народа. Нужна непрерывность. Понимание патриотизма как «последнего прибежища идиотов» нанесло стране ничуть не меньше вреда, чем реформы политиков, разделявших подобную точку зрения.
– В обществе должно быть нечто, объединяющее людей. Что может объединить?
– Как показала история российской революции 1917-го и гражданского противостояния 1918 – 1922 годов, ни общая история, ни общая территория, ни единый язык не делают людей единым народом. По моим представлениям, только общие идеалы и обращенность в общее будущее способствует такому объединению. При этом образ этого будущего должен быть предельно понятным, привлекательным для всех слоев населения и активно им поддерживаемым. Поэтому он должен быть лучше настоящего, более честным, более справедливым, более человечным. Если это признается всем обществом, независимо от различий в уровне образования, культуры и даже материальном статусе, люди становятся сотоварищами. А у своих не воруют, своих не предают, не унижают, вообще – не сдают. А когда этого нет – можно все, потому что неясно: где свои, где чужие?
– В Европе действия властей в отношении иммигрантов вызвали всплеск националистических движений. В современной России подобные организации могут получить развитие?
– Запад только декларирует толерантность, а на самом деле отличается крайней нетерпимостью ко всему, что противоречит его представлениям, его образу жизни, мифам о самом передовом обществе и иллюзии о его безусловном лидерстве в мировой цивилизации. На самом деле Запад духовно ленив, нарциссичен, двуличен, только нашел для этого другие определения, например политкорректность. В России вероятность появления националистических движений тоже есть, но эта тенденция никогда не будет массовой. В отличие от мононациональных западных стран (в предшествующие исторические периоды), Россия всегда была многонациональной и поликонфессиональной. К сожалению, в постсоветский период многое из того рационального, выверенного столетиями, что было в советской национальной политике, утрачено. Но будем надеяться, что утрачено не навсегда.
– Социально-идеологический раскол в обществе появился не вчера, хотя сегодня он ощутим наиболее остро.
– Основы этого раскола надо искать в уже далековатом прошлом, когда наши младореформаторы поверили, что можно модернизировать огромную страну исключительно на платформе голого экономизма. Нет никаких сомнений, что наполнение полок магазинов, расселение коммуналок или строительство жилья – это важные проблемы. Но забота о том, чтобы все были сыты и согреты, мало отличается от задач, повседневно решаемых в животноводстве. А мы все-таки люди. И нам нужны еще и смыслы и идеи: для чего мы пришли в этот мир, какое общество строим, к чему идем и что оставим нашим потомкам? Ответов на этот вопрос нет. Как уже говорилось: нет никакого привлекательного образа будущего.
– Привлекательного нет, значит, видимо, есть другой образ. Каким вам видится будущее?
– Я верю, что оно будет лучше и будет строиться на традиционных российских ценностях – правде и воле. Не в смысле «гуляй душенька», а воле в ее двух исходных смыслах: реальном раскрепощении инициативы граждан и воле к преодолению. Пока в обществе дефицит и первого, и второго.
Беседовала Мария Башмакова, для «Фонтанка.ру»